Это был большой цветочный горшок, но лоб у патриота, как видно, оказался медным. Я чувствую, как он, все еще стоя на коленях, пытается меня ударить в пах; я хватаю герань вместе с корнями и комьями прилипшей земли и хлещу его по глазам. Он подносит руки к глазам, трет их, и так как я не могу пустить в ход кулаки, то в свою очередь даю ему пинок в пах. Он точно сламывается и опускает руки, чтобы защитить себя. Я опять хлещу его по глазам переплетенными корнями с землей и песком и жду, когда он снова поднимет руки, чтобы протереть глаза. Но он падает ниц, словно отвешивая по-восточному низкий поклон, и через миг все вокруг меня наполняется звоном. Я зазевался и получил сбоку оглушительный удар. Медленно соскальзываю наземь вдоль витрины. Кукла-великанша в бобровой шубе безучастно пялится на меня намалеванными глазами.

— Пробиваться к уборной! — слышу я голос Георга. Он прав. Нам нужно более надежное прикрытие с тыла. Но хорошо ему приказывать: мы вклинены в противника. Он откуда-то получил подкрепление, и дело идет к тому, что мы с пробитыми головами останемся лежать среди манекенов Макса Клейна.

В эту минуту я замечаю, что Герман Лотц стоит возле меня на коленях.

— Помоги мне стащить рукав, — кричит он. Я берусь за левый рукав его куртки и сдергиваю его. Виден поблескивающий протез. Это никелевый остов, лишь на конце которого прикреплена искусственная рука в черной перчатке. Поэтому его и прозвали «Гёц фон Берлихинген — железный кулак». Быстро отстегивает он протез от плеча, затем берет настоящей рукой искусственную и встает на ноги.

— Дорогу! Идет Гёц! — кричу я снизу. Георг и Вилли быстро расступаются и пропускают Германа. Он размахивает вокруг себя протезом, точно цепом, и сразу же попадает в одного из вожаков. Атакующие на миг отступают, Герман врывается в их толпу и начинает вертеться, далеко вытянув руку с протезом, он держит его за плечо и стальной искусственной рукой наносит удары.

— Скорее к уборной! — кричит он при этом. — Я прикрою вас!

Герман работает искусственной рукой, и это странное зрелище. Я видел не раз, как успешно он сражается ею. Наши противники не видели. Они опешили и несколько мгновений стоят неподвижно, точно в их толпу ворвался сатана. Нам это замешательство на пользу. Мы пробиваемся через них и мчимся к уборной на Новом рынке. Пробегая мимо, я вижу, как Герман наносит здоровенный удар по орущей морде второго вожака.

— Скорее, Гёц — кричу я. — Беги с нами! Мы пробились!

Герман снова орудует протезом. Пустой рукав его куртки летает вокруг него, он делает культей судорожные движения, чтобы удержать равновесие, а два носителя сапог, загородившие ему дорогу, ахая и дивясь, в страхе уставились на него. Один получает удар в подбородок, другой, видя, что на него несется со свистом черная искусственная рука, верещит от ужаса и, прикрыв глаза руками, убегает прочь.

Мы достигли уборной — красивого квадратного здания из песчаника — и окапываемся на дамской половине. Ее легче защищать. В мужскую можно проникнуть сверху и напасть на нас с тылу, у дам окна маленькие и расположены довольно высоко.

Противники последовали за нами. Теперь их, по крайней мере, человек двадцать: им на помощь явились еще нацисты. Я вижу несколько мундиров навозного цвета и тут же замечаю, что с того края, где стоим Герман и я, они пытаются прорваться. Однако, невзирая на свалку, я замечаю, что сзади и к нам спешит подкрепление. Через секунду я вижу, как Ризенфельд сложенным вдвое портфелем, в котором, я надеюсь, лежат образцы гранита, лупит кого-то, а Рене де ла Тур, стащив с ноги ботинок на высоком каблуке и схватив его за шнуровку, намеревается драться каблуком.

Но в ту минуту, когда я смотрю на это, какой-то молодчик с разбегу бьет меня головой под ложечку, так что воздух, чем-то хрястнув, вылетает у меня изо рта. Я отбиваюсь слабо, но с яростью, и вдруг у меня возникает ощущение, что все это мне уже знакомо. Я автоматически поднимаю колено, так как жду, что этот баран снова меня боднет. Одновременно я вижу картину, которая в данной ситуации кажется мне одной из самых прекрасных: Лиза, словно Ника Самофракийская, мчится к нам через рынок, рядом с нею Бодо Леддерхозе, а за ним весь его певческий союз. В ту же секунду я ощущаю новый удар барана, но портфель Ризенфельда, словно желтый флаг, опускается на него. Вместе с тем Рене де ла Тур с размаху бьет куда-то вниз, и баран испускает вопль. Рене кричит подчеркнуто генеральским голосом:

— Смирно, негодяи!

Часть агрессоров невольно вздрагивает. Затем в бой вступают члены певческого союза — и мы свободны.

x x x

Я выпрямляюсь. Вдруг стало тихо. Агрессоры бежали. Они утаскивают с собою своих раненых. Герман Лотц возвращается. Он, как центавр, догнал бегущего противника и наградил кого-то еще одной железной оплеухой. Наш урон не очень велик. У меня на голове шишка с добрую грушу и ощущение, что сломана рука. Но она не сломана. Кроме того, меня тошнит. Я слишком много выпил, чтобы боданье в живот могло доставить мне удовольствие. И снова меня мучит воспоминание о чем-то, чего я не могу вспомнить. Что же это все-таки?

— Если бы я мог глотнуть водки, — говорю я.

— И получишь ее, — отвечает Бодо Леддерхозе. — Только уйдем скорей отсюда, пока не явилась полиция.

В этот миг раздается звонкий шлепок. Удивленные, мы оборачиваемся. Лиза кого-то ударила.

— Пьяница проклятый! — спокойно говорит она. — Вот как ты заботишься о доме и о жене…

— Ты… — клокочущим голосом отвечает кто-то.

Лиза дает вторую оплеуху. И тут вдруг узел моих воспоминаний распутывается. Вацек! Вон он стоит и почему-то прижимает руки к заднице.

— И это мой супруг! — на весь рынок заявляет Лиза, ни к кому не обращаясь. — Приходится быть женой такого вот сокровища!

Вацек не отвечает. Кровь льется по его лицу. Прежняя рана на лбу, которую я нанес ему, снова открылась. Кроме того, и с волос его капает кровь.

— Это вы его так отделали? — вполголоса спрашиваю я Ризенфельда. — Портфелем?

Он кивает и внимательно разглядывает Вацека.

— Бывают же встречи, — говорим мы.

— А что у него с задницей, почему он держится за нее?

— Его ужалила оса, — поясняет Рене де ла Тур и вкалывает длинную шпильку в серебристо-голубую бархатную шапочку, сидящую на ее кудрях.

— Примите мое глубочайшее уважение! — Я отвешиваю ей поклон и подхожу к Вацеку. — Так, — говорю я, — теперь мне известно, кто боднул меня головой в живот! Это что же, благодарность за советы, как лучше наладить свою жизнь?

Вацек удивленно уставился на меня.

— Вы? Но я же вас не узнал! Господи!

— Он никогда никого не узнает, — саркастически заявляет Лиза.

Вацек представляет собой печальное зрелище. При этом я вижу, что он буквально последовал всем моим указаниям. Гриву свою он коротко подстриг — удар, нанесенный Ризенфельдом, оказался тем чувствительнее, — на нем даже новая белая рубашка, но в результате кровь на ней гораздо заметнее, чем была бы на цветной. Вот уж не везет так не везет!

— Пошли домой! Пьяница! Буян! — говорит Лиза и уходит. Вацек послушно плетется за ней. Они идут через рынок, одинокая пара. Никто не следует их примеру. Георг помогает Лотцу кое-как прикрепить к плечу протез.

— Пошли, — говорит Леддерхозе, — в моей пивной вы еще можете чего-нибудь глотнуть. Ведь мы — свои люди!

x x x

Сидим некоторое время с Бодо и членами его союза. Затем отправляемся домой. Подкрадывается серый рассвет. Мимо нас проходит мальчишка-газетчик. Ризенфельд делает ему знак и покупает газету. В ней крупными буквами напечатано:

«КОНЕЦ ИНФЛЯЦИИ: ОДИН БИЛЛИОН — ОДНА МАРКА!»

— Что скажете?

— Ребята, я ведь, может быть, действительно уже банкрот, — заявляет Вилли. — Я еще спекулировал на понижении курса. — Он огорченно смотрит на свой серый костюм, потом на Рене. — Как нажился, так и прожился, но что такое деньги, верно?